Гори, ведьма, гори! [Дьявольские куклы мадам Мэндилип] - Абрахам Мэррит

В тот момент, когда я попал на улицу, ко мне вернулись подвижность, энергия и сила. Я повернулся, чтобы снова войти в лавку. В метре от ее дверей я наткнулся на что-то, похожее на невидимую стену. Я не мог сделать и шага, не мог протянуть руки, чтобы дотронуться до двери. Как будто в этом месте моя воля перестала действовать, а ноги и руки отказывались слушаться меня. Я понял, что это было так называемое постгипнотическое состояние необычного характера, часть того же явления, которое держало меня в неподвижности перед мастерицей и отправило как робота вон из ее жилища. Я увидел подходящего ко мне Мак Канна, и на секунду мне пришла в голову сумасшедшая мысль приказать ему войти и прикончить мадам Мэндилип пулей. Здравый смысл немедленно подсказал мне, что мы не сможем дать правдоподобного объяснения этому убийству и что это может привести нас на тот же самый электрический стул, которым я только что грозил ей.

Мак Канн сказал:

— Я уже начал беспокоиться, док. Хотел уже вломиться туда.

Я ответил:

— Пойдем, Мак Канн. Я хочу как можно скорее попасть домой.

Он посмотрел мне в лицо и свистнул.

— Вы выглядите так, словно выдержали битву, док.

Я ответил:

— И победа на стороне мадам Мэндилип. Пока.

— Вы вышли оттуда довольно спокойно. Не так, как босс, который словно выскочил из ада. Что случилось?

— Я скажу тебе позже. Дай мне немного подумать. Я хочу успокоиться.

На самом деле мне хотелось только вернуть себе самообладание. Мой мозг, казалось, был полуслепым… Как будто я попал в какую-то исключительно неприятную паутину, и, хотя вырвался из нее, куски всё еще цеплялись за меня. Мы сели в машину и ехали несколько минут молча. Затем любопытство Мак Канна взяло вверх.

— Всё-таки, — спросил он, — что вы думаете о ней?

К этому времени я пришел к определенному решению.

Никогда в жизни не испытывал такой гадливости, такой холодной ненависти, такого неудержимого желания убить, какое возбуждала во мне эта женщина. Это было не потому, что пострадало мое самолюбие, хотя и это было довольно тяжело для меня. Нет, это было убеждение в том, что в задней комнате за лавкой жило чернейшее зло. Зло такое неизвестное и нечеловеческое, словно мастерица кукол действительно явилась прямо из ада, в который верил Рикори. Не может быть компромисса с этим злом, а также с женщиной, в которой оно концентрируется.

Я сказал:

— Мак Канн, во всём свете нет ничего более злого, чем эта женщина. Не позволяйте девушке снова проскользнуть между вашими пальцами. Как вы думаете, она заметила, что вы вчера выследили ее?

— Не знаю, не думаю.

— Увеличьте количество людей против фасада дома и позади него. Сделайте это открыто, чтобы женщина заметила. Они подумают (конечно, если девушка не заметила, что за ней следили), что мы не подозреваем о другом выходе. Они будут думать, что мы уверены в том, что она выходит невидимой через заднюю и переднюю двери. Поставьте наготове две машины в начале и в конце улицы, на которой они держат гараж.

Будьте осторожней, не возбуждайте подозрений. Если появится девица, следите за ней…

Я остановился.

Мак Канн спросил:

— А дальше что?

— Я хочу, чтобы вы взяли ее, увезли, спрятали, как там это называется? Это должно быть сделано совершенно тихо. Я полагаюсь на вас. Сделайте это быстро и спокойно. Вы знаете, как делаются такие вещи лучше чем я. Но не очень близко от лавки, если можно. Засуньте девице в рот кляп, свяжите ее, если нужно, но схватите ее. Затем хорошенько обыщите машину. Привезите девушку в мой дом со всем, что с ней найдете. Понимаете?

Он сказал:

— Если она покажется, мы ее захватим. Вы хотите ее допросить?

— Да, и кое-что еще. Я хочу посмотреть, что может сделать старуха. Я могу довести до какого-нибудь действия, которое даст нам возможность официально наложить на нее руки. Приведем ее в границы законности. Она может иметь, а может больше не иметь других, нами не видимых слуг, но мое мнение — надо отнять у нее видимых помощников. Это сможет сделать видимыми остальных. По меньшей мере, это должно обезвредить ее.

Он посмотрел на меня с любопытством:

— Она стукнула вас весьма чувствительно, док.

— Она это сделала, — ответил я коротко. Он задумался.

— Вы расскажете это боссу? — спросил он наконец.

— Может быть, да, а может быть, и нет. Всё зависит от его состояния. А что?

— Дело в том, что, если нам придется толкать такое дельце, как умыкание девицы, он должен об этом знать.

Я сказал об этом решительно:

— Мак Канн, я сказал тебе, что Рикори приказал тебе безусловно повиноваться мне и выполнять мои распоряжения, как его собственные. Я беру на себя всю ответственность.

— Ладно, — сказал он, но я мог видеть, что он всё еще сомневается. Если Рикори чувствовал себя хорошо, не было никакой причины, почему бы мне не рассказать всё ему. Другое дело Брэйл. Зная о его чувстве к Уолтерс, я не мог сказать ему о распятой кукле, о которой даже теперь я не мог думать как о кукле, а думал как о самой Уолтерс, распятой на стене и страдающей. Если я скажу ему, ничто не удержит его от внезапного нападения на мастерицу кукол. Я не хотел этого.

Но я чувствовал ничем не объяснимое нежелание рассказать Рикори о деталях своего визита. То же я чувствовал и в отношении Мак Канна. Я отнес это за счет нежелания показать себя в смешном виде.

Мы остановились против моего дома. Было около шести. Перед тем, как выйти из машины, я повторил все свои распоряжения. Мак Канн кивнул.

— Ладно, док. Если она выйдет, мы захватим ее.

Я вошел в дом и нашел записку от Брэйла о том, что он вышел и увидит меня после обеда. Я был рад этому. Я боялся вопросов. Я узнал, что Рикори спит и что он восстанавливает свои силы с поразительной быстротой. Я попросил сиделку передать ему, если он проснется, что я зайду после обеда. Я лег, стараясь заснуть.

Но я не мог заснуть — всё время видел перед собой лицо старухи, как только начинал дремать, вздрагивал и просыпался.

Определенно, я не мог заснуть.

В семь я встал, съел прекрасный, сытный обед, выпил нарочно вдвое больше, чем обычно позволял себе, и закончил всё чашкой крепкого кофе. После обеда я почувствовал себя много лучше, более энергичным и деятельным — или мне так казалось. Я решил рассказать Рикори о моих распоряжениях Мак Канну насчет девушки. Я понимал, что это повлечет за собой рассказ о моем визите в лавку, но я уже сформулировал себе ту историю, которую хотел рассказать.

С неожиданным ужасом я понял, что эта история — всё, что я мог рассказать! Я понял, что не могу передать другим то, что мне не разрешено, даже если бы захотел. И что это было по приказу старухи — постгипнотическое внушение, часть того запрета, который она наложила на мою волю, того запрета, который делал меня бессильным в ее присутствии, который вывел меня из лавки как робота и отшвырнул от ее двери, когда я хотел вернуться.